Пер Валё - В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)
– Не знаю. Все-таки какие-то приметы.
– Разумеется. Приметы Ульссона.
– Как там у тебя с Ассарссоном?
– Я только что разговаривал с Якобсоном, – сказал Гюнвальд Ларссон. Жирная рыбина.
– Кто, Якобсон?
– И он также. Недоволен, что не они их поймали, а мы.
– Не мы, а ты.
– Хм. Даже Якобсон признает, что Ассарссоны самые крупные оптовые торговцы наркотиками, каких до сих пор ловили. Братцы загребали деньги лопатой.
– А тот второй? Иностранец?
– Просто курьер. Грек. Беда в том, что имеет паспорт дипломата. Наркоман. Ассарссон думает, что это он его предал. Чувствуется, жалеет, что вовремя не избавился от этого курьера соответствующим способом.
Гюнвальд Ларссон на мгновение умолк, а потом добавил:
– Тот Ёранссон из автобуса также был наркоман. Возможно…
Гюнвальд Ларссон не закончил своей фразы, а все же подал Мартину Беку мысль, над которой стоило подумать.
Колльберг потел над списком знакомых Тересы. Даже удивительно, что за шестнадцать лет столько людей успело умереть, выехать из Швеции… Иные сидели в тюрьмах, в приютах для алкоголиков. Некоторые просто исчезли. Порядочно было и таких, что давно переехали в отдаленные районы, и большинство их нельзя было немедленно проверить. В конце концов в списке Колльберга осталось семнадцать фамилий: те, кто пребывал на свободе и жил в Стокгольме или вблизи него. Этот список имел такой вид:
1. Карл Андерссон, 63 года, Стокгольм. Хёгалидский приют.
2. Ингвар Бенгтссон, 43 года, журналист, Стокгольм.
3. Рюне Бенгтссон, 56 лет, директор фирмы, Стокеунд.
4. Ян Карлссон, 46 лет, торговец поношенными вещами, Упландс Весбю.
5. Уве Эрикссон, 47 лет, автомеханик, Бандхаген.
6. Вальтер Эрикссон, 69 лет, в прошл. портовый грузчик, Стокгольм, Хёгалидский приют.
7. Бьёрн Форсберг, 48 лет, предприниматель, Стоксунд.
8. Бенгт Фредрикссон, 56 лет, художник, Стокгольм.
9. Бу Фростенссон, 66 лет, актер, Стокгольм.
10. Юхан Гран, 52 года, официант, Сольна.
11. Кеннет Карлссон, 31 год, шофер, Шелбю.
12. Леннарт Линдгрен, 82 года, в прошл. директор банка, Лидингё.
13. Курт Ульссон, 59 лет, директор конторы, Сальтшебаден.
14. Вильгельм Русберг, 71 год, без профессии, Стокгольм.
15. Рагнар Виклунд, 60 лет, майор, Ваксхольм.
16. Бенгт Вальберг, 38 лет, скупщик, Стокгольм.
17. Ханс Венстрём, 76 лет, в прошл. продавец рыбы, Сольна.
Колльберг смотрел список и вздыхал. Тереса Камарайо была связана со всеми социальными слоями и людьми разных поколений.
Колльберг положил листок Меландеру на стол и сказал:
– Ты все помнишь. Когда будешь иметь время, просмотри этот список, может, вспомнишь что-нибудь.
Меландер бросил взгляд на лист и согласно кивнул.
* * *Настал сочельник.
Мартин Бек получил праздничный подарок, который не развеселил его, как надеялась дочь.
Леннарт Колльберг получил праздничный подарок, который довел его жену до слез.
Оба они решили не думать ни об Оке Стенстрёме, ни о Тересе Камарайо, и обоим это не удалось.
* * *Мартин Бек проснулся рано, однако остался лежать в кровати, читая книжку до тех пор, пока в своих комнатах зашевелились другие члены семьи. Затем он встал, надел защитного цвета брюки и шерстяную рубашку. Жена, которая считала, что на сочельник надо одеться по-праздничному, увидев его, изумленно свела брови, но ничего не сказала.
Пока она по традиции ездила на кладбище, на могилу своих родителей, они вместе с Рольфом и Ингрид убрали ёлочку. Дети были радостны и шумливы. И Мартин Бек старался не испортить им настроения.
Потом Мартин Бек зажег свечки на ёлке, вспомнив братьев Ассарссонов, которые продавали искусственные ёлки, прикрывая ими торговлю наркотиками. Потом все выпили подогретого вина, и Ингрид сказала:
– Теперь наступил момент привести коня.
Как всегда, они договорились, что каждый получит только один подарок, и, как всегда, их оказалось больше.
Мартин Бек не купил Ингрид коня, зато подарил ей жокейские брюки и абонемент на полугодовые курсы верховой езды.
Сам он получил двухметровый шарф, связанный Ингрид, а также плоский пакет, и дочь выжидательно смотрела на него, пока он разворачивал бумагу. Там оказалась пластинка. На пластиковом конверте была фотография толстого мужчины в хорошо известном мундире лондонского бобби. У него были огромные топорщащиеся усы, а растопыренными пальцами в перчатках он держался за живот. Он стоял перед старинным микрофоном и, судя по выражению лица, смеялся во все горло. Надпись на обертке гласила, что сам он зовется Чарльз Пенроуз, а песня – «Приключения смеющегося полицейского».
Ингрид принесла проигрыватель, поставила его на пол, вынула пластинку и посмотрела на надпись:
– Первая песня называется «Смеющийся полицейский». Правда, здорово! А?
Мартин Бек был небольшим знатоком музыки, но сразу узнал, что ее наиграли в двадцатых или тридцатых годах, а может, и еще раньше. Он вспомнил, что слышал эту песню еще мальчиком, и в памяти его вдруг всплыли две строчки из нее:
Увидишь, как смеется полицейский, –Что крупно повезло тебе, считай.Пошарь в кармане, выуди монетуИ как медаль в награду ему дай.
Каждая строфа кончалась взрывом хохота, наверное, заразительного, ибо Инга, Ингрид и Рольф стонали от смеха.
Мартин Бек не смог принять веселый вид, не принуждал себя улыбаться. Чтобы не разочаровать совсем детей и жену, он поднялся и сделал вид, что поправляет свечи на ёлке.
Когда пластинка перестала крутиться, он повернулся к столу. Ингрид вытерла слезы, посмотрела на него и укоризненно сказала:
– Но, папа, ты же совсем не смеялся!
– Почему же, было ужасно смешно, – неубедительно ответил он.
Издавала аромат ёлка, горели свечи, дети пели, Инга щеголяла в новом халате. Мартин Бек, поставив локти на колени, а подбородком опершись на руки, смотрел на обертку пластинки с полицейским, который хохотал во все горло.
Он думал о Стенстрёме.
Зазвонил телефон.
* * *Леннарт Колльберг старательно смешивал разные вина, раз за разом пробуя смесь, пока удовлетворился ее вкусом, затем сел к столу и оглядел комнату, производившую полное впечатление идиллии. Бодиль лежала на животе и заглядывала под ёлку. Оса Турелль сидела на полу, поджав ноги, и играла с ребенком. Гюн сновала по квартире с кроткой, ленивой небрежностью, босая, одетая во что-то среднее между пижамой и спортивным костюмом.
Он положил себе на тарелку кусочек вяленой рыбы, удовлетворенно вздохнул, ожидая заслуженного сытного ужина, который вот-вот должен начаться, затем заложил за воротник рубашки конец салфетки, расправил ее на груди и поднял рюмку, глядя против света на прозрачный напиток. И как раз в этот момент зазвонил телефон.
Колльберг мгновение колебался, одним духом выпил вино, пошел в спальню и снял трубку.
– Добрый вечер. Вам звонит Фрейд.
– Очень приятно.
– Я дежурю в психиатрическом отделении тюрьмы на Лонгхольмене, сказал Фрейд. – Один наш пациент хочет немедленно поговорить с вами. Зовут его Биргерссон. Он говорит, что обещал вам, что это очень важно, и…
Колльберг свел брови.
– Он не может подойти к телефону?
– Нет, правила этого не позволяют. Колльберг помрачнел.
– О'кей, я еду, – сказал он и положил трубку.
Жена, услышав последние слова, вытаращила на него глаза.
– Я должен поехать на Лонгхольмен, – виноватым голосом заявил Колльберг. – И как, черт возьми, найду я кого-то в сочельник, чтобы меня подвез?
– Я тебя повезу, – сказала Оса. – Я еще ничего не пила.
Дорогой они не разговаривали. Надзиратель в тюрьме подозрительно посмотрел на Осу Турелль.
– Это моя секретарша, – сказал Колльберг.
Биргерссон не изменился. Может, только казался еще более робким и худым, чем две недели назад.
– Что вы хотите мне сказать? – недовольно спросил Колльберг.
Биргерссон улыбнулся.
– Это, должно быть, глупо, – сказал он, – но как раз сегодня вечером я вспомнил одну вещь. Вы же спрашивали меня о машине, о моем «моррисе». И…
– Да? И?
– Как-то, когда мы со следователем Стенстрёмом сделали перерыв и просто болтали, я рассказал одну историю. Помню, что тогда мы ели свиной окорок с пюре. Это моя любимая пища, и теперь, когда нам дали праздничный ужин…
Колльберг смотрел на собеседника злым взглядом.
– Что за история? – перебил он.
– Ну, точнее, рассказал о самом себе. Случай с тех времен, когда я жил на Руслагсгатан со своей женой. У нас была только одна комната, и когда сидел дома, то всегда нервничал, меня все угнетало, раздражало…
– Ага, – сказал Колльберг. Он чувствовал жажду, а еще больше голод. Кроме того, от гнетущей атмосферы тюрьмы его еще сильнее тянуло домой.
Биргерссон продолжал рассказывать спокойно и обстоятельно:
– Вот я и ходил вечерами по городу, просто чтобы не сидеть дома. Это было почти двадцать лет назад. Часами ходил по улицам, временами даже всю ночь. И чтобы убить время, чтобы не думать о своей невеселой жизни, нашел себе развлечение.
